mail:jw@ukusbooks.com

 

ukusbooks    

copyright 2006 - 2012 jean weiden

>>home


..................................Boris Pasternak

..................................30 / 66

 

(George Steiner's anecdote, told by Josh Williams)

 

 

1937, the Soviet Writers Congress. It was the worst year. One of the worst years. Bang in the middle of the Great Purge. People disappeared like flies everyday. Boris Pasternak, the great writer, is told “if you speak they arrest you, and if you don’t speak they arrest you — for ironic insubordination. There are 2,000 people at the event. It is a three day event. Just off stage stands Zjdanov, the Stalinist killer.
Every speech for the three days is thanks to brother Stalin, thanks to Father Stalin, thanks to the Leninist-Stalinist new model of truth — and not a word from Pasternak.
On the third day his friends said, “look, they are going to arrest you anyway, maybe you should say something for the rest of us to carry with us.” He was well over six feet, incredibly beautiful, and when Pasternak got up, everyone knew. You could hear the silence across Russia. And he gives a number. It was the number of a certain Shakespeare sonnet — of which Pasternak had done a translation which the Russians say, with Pushkin, is one of their greatest texts.

 

(In Steiner's account it is Sonnett 30 and the year is 1937. According to Max Hayward, who was present not in 1937, but in 1948 at a poem reading event with Pasternak, it was Pasternak's own translation of Sonnett 66 then. Scroll down to read Sonnett 66)

 

 

Sonnet 30.

 

 

When to the sessions of sweet silent thought
I summon up remembrance of things past,
I sigh the lack of many a thing I sought,
And with old woes new wail my dear time's waste:

Then can I drown an eye, unus'd to flow,
For precious friends hid in death's dateless night,
And weep afresh love's long since cancell'd woe,
And moan th' expense of many a vanish'd sight;

Then can I grieve at grievances foregone,
And heavily from woe to woe tell o'er
The sad account of fore-bemoaned moan,
Which I new pay as if not paid before.

But if the while I think on thee, dear friend,
All losses are restor'd, and sorrows end.

 

 


Когда на суд безмолвных дум своих
Воспоминанья прошлого влеку я,
Скорбя опять о горестях былых,
О дорогих утратах вновь тоскуя,


Не плакавшие ввек глаза мои
Потоки слез тогда исторгнуть в силе,
И об умершей плачу я любви,
И о друзьях, исчезнувших в могиле.


От горя к горю вновь перехожу,
Печалюсь вновь печалями былого,
Страданьям давним счеты подвожу,
За что платил, уплачиваю снова.


Но только вспомню о тебе, мой друг,
Не станет больше ни утрат, ни мук.

 

 

Перевод А.М. Финкеля

 

 

 

Wenn mich verführt ein schmerzlich süßes Denken
und macht mir die Vergangenheit bewußt,
dann will Verlorenes sich wieder schenken
und läßt mich neu erleben den Verlust.

Dann will ein Aug, das lange nicht geweint,
gewahren Freunde, die dahin gegangen,
und manch Gesicht, das längst verblich, erscheint,
und manch verklungner Ton weckt ein Verlangen.

Dann leid ich Leiden, die ich längst gelitten,
dann duld ich mit bewiesener Geduld.
Die Schmerzenssumme, die ich längst bestritten,
bezahl ich neu, als wär' sie neue Schuld.

Doch bin von allem ich, was ich erlitt,
wenn ich an dich, Geliebter, denke, quitt.

 

(Nachdichtung von Karl Kraus)

 

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

 

Sonnett 66

 

Tir'd with all these, for restful death I cry,
As, to behold desert a beggar born,
And needy nothing trimmed in jollity,
And purest faith unhappily forsworn,

And gilded honor shamefully misplac'd,
And maiden virtue rudely strumpeted,
And right perfection wrongfully disgrac'd,
And strength by limping sway disabled,

And art made tongue-tied by authority,
And folly (doctor-like) controlling skill,
And simple truth miscall'd simplicity,
And captive good attending captain ill:

Tir'd with all these, from these I would be gone,
Save that to die, I leave my love alone.

 

 

Сонет LXVI

 

Измучась всем, я умереть хочу.
Тоска смотреть, как мается бедняк
И как, шутя, живётся богачу,
И доверять, и попадать впросак;

И наблюдать, как наглость лезет в свет,
И честь девичья катится ко дну.
И знать, что ходу совершенствам нет,
И видеть мощь у немощи в плену,

И вспоминать, что мысли замкнут рот,
И разум сносит глупости хулу,
И прямодушье простотой слывёт,
И доброта прислуживает злу.

Измучась всем, не стал бы жить и дня,
Да другу будет трудно без меня.

 

(Transl. Boris Pasternak)

 

 

Den Tod ersehn' ich, müd, es anzusehn:
wie sich Verdienst verhüllt im Bettlerkleide
und hohles Nichts sich darf im Prunke blähn
und Treue wird verkauft durch falsche Eide,

wie Würde trägt der ausgepichte Wicht
und keusche Sittlichkeit verfällt in Schande
und echte Ehre lebt im Gunstverzicht
und Majestät im schlotternden Gewande,

wie Kunst verstummen muß vor Büttels Macht
und Geist entsagt für die gelehrten Narren
und Wahrheit wird als Torheit ausgelacht
und Güte muß des Winks der Bosheit harren.

All dessen müd, hielt' ich den Tod für Glück,
blieb' meine Liebe einsam nicht zurück.

 

(Nachdichtung Karl Kraus)